Адъютант, давно хотел его перечитать

[Meedo Lett.Oww]

АДЪЮТАНТ
Автор – Besenok
([email protected])

От автора: все ниженаписанное – просто размышления о том, что творилось в армии в царской России. Почему адъютанты были сплошь молоденькие да хорошенькие, а поутру порой кривовато сидели в седлах...
Какого царя? Понятия не имею – мне это приснилось. Действительно приснилось, и я, так до конца и не проснувшись, схватилась за тетрадь... а потом долго и упорно переводила плоды бессонной ночи в читабельное состояние.
И еще ма-а-аленькое замечание. Дело в том, что у меня всю жизнь была твердая пятерка по истории. То есть я ее как выучила, так и благополучно забыла. Так что все исторические несоответствия, ежели таковые будут вами выявлены, могут благополучно отправиться в так воспеваемое всеми слэшерами место. Не в них дело. И кому какая разница, на какой границе все происходило? Мне – никакой. Если считаете иначе – почитайте Акунина или еще кого, им за это деньги платят. На худой конец учебник по истории можно почитать, тоже хорошая вещь...
Все ниженаписанное – мой подарок Нике. С днем рождения, солнышко!

часть 1

Я не мог пошевелиться. Тело мое, жалкое, недостойное, оскверненное тело, отказывалось повиноваться, и я мог лишь смотреть на пистолеты, лежащие так близко... и так далеко, на столе у окна, и грезить о той минуте, когда я поднесу один из них к виску и нажму на курок.
Но я не мог. Боль, а еще сильнее унижение словно приковали меня к постели, не давая двинуться с места. Ничего. Еще чуть-чуть, еще немного, и я сделаю это. Потому что то, что случилось, может быть смыто только кровью... А как же иначе? Как же низко я пал, что позволил сотворить такое, со мной, с человеком, с дворянином... с мужчиной! «Ну да, – горько думал я, роняя голову на руки, – конечно, мне прежде следовало бы убить его. Но...
Но я уже тогда знал, что я не смогу сделать этого. Никогда. Слишком сильное чувство поселилось в моей душе с первых минут встречи с ним.
Страх.
А ведь вначале ничто не говорило о том, что финал будет так горек.

***

Стояла зима 18.. года. Лютый мороз, один из тех, коими славны лишь зимы России, казалось, замораживал дыхание, заставляя облачка пара, вылетавшие изо рта оседать на сапоги. Снег стонал под копытами лошадей, и они последнюю версту бежали особенно резво, чуя близкое тепло. Солнце сверкало далеко в пронзительной синеве неба, и сердце мое сжималось радостно и тревожно.
Меня переводили. Из тихого провинциального городка, где я провел первый год службы, прямо в приграничный гарнизон. Адъютантом к князю ***.
«Наконец-то, – радостно думал я, – наконец-то настоящая служба! А не то, что было...»
Сердце мое замерло, когда я, пройдя длинным коридором, коснулся двери, ведущей в приемную князя. Я чуть помедлил, собираясь с духом, и вдруг дверь резко распахнулась, вынудив меня отскочить назад. Не успел я открыть рот, чтобы возмутиться, как меня сбил с ног молодой черноволосый офицер. Я упал бы, не подхвати он меня в последний момент.
– Смотреть надо, – отпуская меня, возмущенно начал он, но потом, разглядев мой мундир, перевел дух. – А! Новенький! На мое место прибыл, значит?
Я посторонился, ожидая извинений. Их не последовало.
– Пойдем, – он фамильярно прихватил меня за локоть. – Сейчас не самое удачное время попадаться ему на глаза. Князь зол как черт, да и не дал я ему напоследок. Так что... – он хохотнул, таща меня за собой, – разложит и отымеет по первое число. Не самое удачное начало знакомства, а?
Мы к тому времени вновь оказались на улице. Я остановился и представился, надеясь прекратить эту безумную спешку:
– Поручик *** полка Андрей Крылов. Рад знакомству.
– Взаимно, – повел плечами он и тоже представился. – Ну что, коллега, принимайте пост.
И он отвесил мне шутливый поклон. А я наконец понял, что, несмотря на ужасающую фамильярность, он может оказать мне неоценимую услугу, рассказав о новом месте, и весь обратился в слух. А его и не надо было упрашивать.
Гарнизон, по его словам, был сущей дырой, граница – одно название, последняя стычка была так давно, что даже дату ее затруднялись вспомнить. Князь, прозванный Диким Барсом, крепко держал в кулаке власть в этом местечке и не давал воли приграничным склокам. Развлечений не было почти что никаких, да и перспектив тоже.
– Князь наш шишка важная, кто спорит, и в столицу его зовут часто, а он ни в какую, – презрительно махнул рукой мой собеседник. – Только отношения портит. Так что мой тебе совет: не задерживайся здесь, карьеры тут не сделаешь. Хотя, – он критически оглядел меня с головы до ног, – такого ангелочка князь может и попридержит... какое-то время.
Я покраснел с досады и отвел глаза. Как же мне это надоело! Неужели и здесь ко мне прилипнет ненавистное прозвище?
А все из-за внешности. На свою беду я уродился в покойную маменьку, кою я видел лишь на портретах. И впрямь похож, хоть плач. Те же льняные кудри, огромные голубые глаза, подчеркнутые темным золотом ресниц и бровей, пухлые, не мужские вовсе губы, и общая хрупкость сложения – все мне досталось от нее и ничего от отца, что свалился с лошади в канаву и сломал шею, когда мне только исполнилось пять лет.
В детстве я страшно переживал, мазал волосы салом, чтобы не вились, пытался как-то отстричь ресницы... все без толку. И я смирился. А теперь опять...
А собеседник мой тем временем, бурно жестикулируя, уже успел рассказать, что работа меня ждет несложная. Что князь строг, но справедлив, что ошибки помнит и не прощает и прочее...
– Что до остального, – подмигнул мне он, – тут тоже все путем. Грубоват, на мой вкус, да и жестковато берет, но в меру. И о тебе позаботится, приятное сделает. Так что и тут служба не будет особо сложной. Ты, главное, давай ему, когда бы ни попросил, и все нормально будет. На подарки, правда, тоже особо не рассчитывай, – поморщился он. – Князь скуповат, если не сказать больше...
– Давать ему что? – перебил я.
Он поперхнулся, вытаращив глаза.
– Как что? Это самое... Тебе вот что, по первости потерпеть придется, князь по мужской части одарен, аж завидки берут... но потом ничего, привыкнешь.
И он покровительственно улыбнулся.
– Привыкну к чему?
Он глубоко вздохнул, выдохнул и скрестил руки на груди. От былой его живости не осталось и следа.
– Тут кто-то чего-то, кажется, недопонимает, а? Ты что же, издеваться вздумал? – угрожающе сузив глаза, начал он. – Потому что такие шутки, милейший, даром не обходятся.
Я, которому вовсе не хотелось начать первый день службы на новом месте с ссоры, поспешил заверить его, что никакого оскорбления с моей стороны не было и быть не могло. Что я просто не понимаю, о чем он только что говорил, и буду бесконечно благодарен, если он объяснить мне...
– Ладно, ладно, я понял, – чуть смягчаясь, махнул рукой он. – Ты это... где служил-то раньше?
Я назвал место и полк.
– Монастырь во главе со старым маразматиком, – пренебрежительно скривился он. – А раньше?
– Нигде, – я развел руками.
– Как это нигде?
– Так. В деревне жил, то есть в имении... у деда...
Тут он, округлив глаза, уставился на меня, иного слова я не могу подобрать, так, словно я был диковинкой, а потом с силой ударил себя ладонями по бокам.
– Целочка! Убей меня бог! Это ж надо...
И не объяснив ничего, принялся хохотать так, что вынужден был опереться о забор.
– Целочка... и ни в зуб ногой... – сквозь смех стонал он. – Это ж надо, а?.. Да это самая... самая злая шутка, что могли сыграть с ним... ха-ха-ха...
– Вы...
– Прости... – он попытался поклониться, но от смеха чуть не упал. – Прости, ангелочек, но ничего я тебе не скажу. Пусть сам разбирается, Барс козлорогий!
И с этими словами он повернулся и ушел, пошатываясь от смеха, оставив меня в полном недоумении.
Я повернул было назад, но мне снова не дали войти. На этот раз кряжистый, степенный мужик, представившись Прохором и отрекомендовавшийся моим денщиком, хмуро сообщил, что князь отбыл и будет только вечером, когда и назначил мне придти. Вздохнув, я пошел распаковываться и устраиваться. Ничего не скажешь – весело начался мой первый день на новой службе.
Комнаты мне предоставили просторные и удобные, а самое главное – от моего крыльца легко можно было попасть к дому князя через задний двор, вместо того чтобы делать лишний крюк по улице. И едва только князь вернулся и вызвал меня, я так и поступил, не обратив внимания на презрительное Прохора:
– Ишь, не терпится...

***

Князь оказался полной противоположностью моему первому начальнику. Молодой, не больше тридцати-тридцати пяти, высокий, широкоплечий, черные волосы волной спадают на плечи, открывая лоб. Он мог бы казаться красивым, если бы не странные, почти желтые глаза. Это, а еще взгляд. Настороженный, цепкий взгляд зверя, готового в любой момент нанести смертельный удар.
Наверное, за это его и прозвали Барсом, невольно подумал я.
– Читал я твои рекомендации, читал, – он бросил на стол бумаги и встал. – Очень, надо сказать... завлекательные. – Желтые глаза блеснули, заставив холодок сбежать у меня по шее. – Твой прежний начальник, считающий меня другом... просит меня позаботиться о тебе, как делал это он... по просьбе твоего деда...
Медленно цедя слова, он обогнул стол и встал передо мной:
– Тут не богадельня, знаешь ли!
Последние слова ударили меня, как хлыст. Так вот оно что! Вот почему меня весь год держали под колпаком, словно оранжерейную розу, не давая и шагу ступить! За меня «попросили»... Заикаясь и краснея от волненья, я принялся горячо убеждать князя, что ни о чем подобном не знал и что присмотр за мной не требуется... что я готов служить Отечеству и...
– Ну, полно, полно, – князь заметно смягчился. – Будет. Я понял. Меня тут вот что смущает...
Он отошел от стола и шагнул ближе.
– Генерала вашего я знаю. Но неужели старый козел смог сберечь такое сокровище... в целостности, а?
Я поморщился и отступил. От князя пахло водкой и... опасностью.
– Нет, сладкий, ты не воротись, а отвечай прямо, – двинулся на меня он. – Неужто никто против его воли не осмелился, а? А может, ты сам от скуки на квартиры к старшим офицерам бегал?..
Я, решив, что понял наконец, о чем он, принялся убеждать, что водку не люблю, и в игры азартные не играю, и... Тут я уперся спиной в стену, и отступать дальше было некуда.
– Так я не про те игры толкую. – Лицо князя вдруг оказалось прямо рядом с моим. – А вот про эти.
И вдруг поцеловал меня в губы, крепко и властно. Я замер, оторопев. Князь же продолжал целовать меня – и не отечески, не братски даже, а так словно я был... невестою. Нет, не невестой, а непотребной трактирной девкой, так как только им лезут языком в рот и тискают за шею и бедра.
Очнувшись, я оттолкнул его так, что он пошатнулся.
– Вы... вы что... – отирая рот, давился я.
Князь же, ничуть не смутившись, восхищенно присвистнул:
– Целочка! Даже не верится! Ну, услужил мне братец, надо будет ему гостинчику прислать, надо...
И вновь попытался охватить меня руками. Но я, уже наученный, вовремя увернулся, оставив его ни с чем.
– Князь! Что вы... Прекратите!
Меня обуяла неожиданная паника. Что бы ни происходило меж нами, этому должно было положить конец. И немедленно!
Я попятился к двери, но был ловко схвачен за руки и вновь притиснут к широкой груди Дикого Барса. Мундир на нем был расстегнут, нижняя сорочка распахнута, и волосы на груди неприятно щекотали мне лицо, так что я запрокинул голову, отстраняясь, насколько это было возможно.
– Как есть ангел, – усмехнулся мне сверху князь. – Полно упираться, «гостинчик», пора тебя мужчиной сделать. Уж пора...
В голове у меня все смешалось. Запах водки, доносившийся от князя, вызывал тошноту, а пронзительный взгляд желтых глаз заставлял ноги опасно слабеть.
– Вы... вы... – лепетал я, руками упираясь ему в грудь.
– Ну что пугаешься-то? – оглаживая меня по спине, почти добродушно спросил он. – Первый раз с каждым бывает. Подумаешь, делов-то.
Какой «первый раз»? Он что... Неужели, князь напился до того, что не отличает мужчины от женщины? Но движения его были стремительны, а взгляд осмыслен. Нет, не водка, а откровенная похоть владела князем. Он так крепко притиснул меня к себе, что я телом мог чувствовать тому доказательство. Тотчас же припомнился мне утренний разговор, смысла коего я не понял. «Князь что, содомит?» – пронеслось у меня в голове. В ужасе, посмотрев вверх, я сделал еще одну отчаянную попытку вырваться.
– Пустите! Я не... я не из этих! – воскликнул я, когда князь с легкостью удержал меня на месте.
– Что-о-о?!
Он, взрыкнув, встряхнул меня за шкирку, словно щенка:
– Каких таких «этих»? Это что за разговоры?!
И, не договорив, пошел из комнаты, почти волоком потащив меня за собой.
– Вот мода на разговоры нынче пошла, – в бешенстве цедил он. – Такие-разэтакие... А до того что пел?! «Служить Отечеству»? «Настоящий мужчина»? Вот и посмотрим сейчас, что ты за мужчина и на что годен!
С этими словами он отпустил меня, швырнув вперед себя, вошел сам и закрыл за собой дверь. Я в панике огляделся. Мы оказались в смежной с кабинетом комнате, из всей обстановки которой в глаза мне бросилась огромных размеров кровать. «Значит, он все-таки...» – не додумав, я рванулся к двери, намереваясь любым путем вырваться отсюда. Князь вновь ухватил меня за талию, но я продолжал вырываться, слепо нанося удары, так как от ужаса не видел уж ничего пред собою. Поняв, что ему меня не удержать, князь просто ударил меня кулаком в живот, так что сознание мое помутилось и я обмяк на его руках, в бессилии закрыв глаза.
Очнулся я от неприятного холода в нижней части тела. И тут же попытался вскочить в панике, обнаружив, что князь за это время успел уложить меня на кровати, сняв сапоги и всю нижнюю часть мундира, так что я остался в одной рубашке, которая, задравшись до самого верху, мало что скрывала.
– Лежи! – прикрикнул этот дьявол в человечьем обличии, сильно ударив меня промеж лопаток, так что я вновь упал лицом в подушки. – Набегался уже!
На миг я вспомнил, как лежал так несколько раз перед дедом на лавке, наказываемый за очередную провинность. Но сегодня меня ждало наказание куда большее, чем десяток розог. Упираясь рукой мне в спину, князь налег на меня, раздвинул руками мне ягодицы... Что-то горячее и твердое толкнулось мне промеж ног, раз, другой... и отступило. Князь, негромко выругавшись, звонко ударил меня по ягодицам раскрытой ладонью, словно малого ребенка.
– Не зажимайся! Хуже будет, – непонятно чему пригрозил он.
Я не ответил. Одной рукой он по-прежнему вжимал меня в постель, живот страшно болел, отходя от удара, и все оставшиеся силы я тратил на то, чтобы дышать. Князь за моей спиной с шумом причмокнул, будто облизывал что-то, потом убрал руку с моей спины и подсунул ее мне под живот, приподнимая над постелью. Я вскрикнул, распахнув глаза, когда его пальцы с силой вдавились в тесное отверстие промеж моих ног, для этого никак не предназначенное. Закричав, я забился, пытаясь сбросить его с себя, и был снова оглушен ударом по спине.
– Лежи смирно, сучонок! – взревел князь. – Сказано же – хуже будет!
Упав, я лежал, всхлипывая, а его пальцы вновь принялись терзать мое тело. Никогда еще я не плакал, с раннего детства приученный, что слезы не приличествуют мужчине, и вот теперь они сами катились по моим щекам, и не было у меня ни сил, ни желанья что-либо сделать.
А худшее еще ждало меня впереди. Вынув наконец пальцы, князь вновь навалился на меня, протискивая в мое сжимающееся отверстие то самое огромное и твердое, что мое тело отказалось принять в себя ранее. На этот раз ему это удалось, и я вновь закричал от обжигающей боли.
– Тише... – хрипло выдавил князь, но я не слушал. Я стонал, кричал и бился под ним, только облегчая ему доступ в свое тело. И в какой-то просвет я понял, что он уже двигается со мной, во... мне, рыча от удовольствия и сжав пальцами мои бедра. Князь брал меня, словно жеребец, покрывающий кобылу, жестко и яростно, и скоро я уже не мог даже стонать, только всхлипывал при каждом ударе его чресл о мои ягодицы и лежал безвольно, обмякнув под ним.
– Сладкий... сейчас, сейчас... погоди... и тебе хорошо будет... – неразборчиво бормотал князь, раз за разом вгрызаясь в меня.
А я уже и не чувствовал ничего. Промеж ног все превратилось в одну пульсирующую рану, грудь словно сдавило железными тисками, глаза заволокло... но сам я словно оледенел внутри, не чувствуя ничего. И было мне все равно, на этом я еще свете или на том.
Разница ощутилась, когда князь, в последний раз стиснув меня, с приглушенным стоном вздрогнул и скатился рядом, переводя дыхание. Я упал на бок и замер, не двигаясь. Князь освободил меня, но боль осталась, пульсирующими толчками доказывая, что произошедшее не сон. По ногам текло что-то густое и теплое... а мне было в тот момент все равно...
Все, что было до этого момента, произошло настолько стремительно, что мысли мои зачастую бежали вперед действия. А сейчас сам воздух, казалось, застыл недвижимо. Но время шло, и вот я уже мог ясно различать стену перед собой и тиканье часов за ней.
– А ты молодца, – пошевелился за спиной князь. – Нежничал малек, но для первого разу простительно.
И он хозяйски похлопал меня по ягодицам. И с его прикосновеньем страшная правда достучалась-таки до меня. Меня только что взяли, словно я был женщиной, гулящей трактирною девкой, а теперь еще и хвалят за это. От стыда и унижения я не повернул головы, а остался лежать, так же как и был, полуголый, с бесстыдно разведенными ногами, давя слезы в сгибе локтя.
– Ну, полно убиваться-то, – с различимой досадой сказал князь, садясь на постели. – Али не знал, что бывает, когда девки сраму лишаются? То самое и бывает. В первый раз терпеть надо. А после уже нечего нюни разводить – было уж. Выпить хочешь?
Я не ответил. Единственное, чего мне хотелось, так это умереть сию же минуту.
– Ну, ты как знаешь, а я выпью.
Князь встал и вышел, хлопнув дверью.
А я вдруг понял, что все это время она была не заперта. Не заперта она и сейчас. И кто угодно может войти и...
Не сдержав стона, я сдвинул ноги и кое-как поднялся. Что бы потом ни случилось, более здесь я находиться не желал ни секунды. Одежда моя был в полном беспорядке, но на улице – зима, и шинель должна была все прикрыть. Но только я шагнул к двери, как на пороге возник князь.
– Конечно, водка была бы лучше, – словно продолжая разговор, спокойно заметил он, махнув в мою сторону бутылкой красного. – Но в начале, а не после... Ну что, отметим?
Тут он заметил, наконец, перемену в моем состоянии и нахмурился.
– Я к себе пойду, – не поднимая глаз, тихо сказал я.
Князь досадливо хмыкнул, но возражать не стал:
– Ну, иди, иди...
Боком протиснувшись мимо него, я, осторожно переставляя ноги, пошел к задней двери.
– Чтоб завтра был! – ударило мне вслед.

***

Я с трудом дошел до дома, даже не порадовавшись, что могу это сделать скрытно, не попадаясь на глаза кому не надо. Швырнув шинель, я не раздеваясь упал ничком на постель и забылся наконец, уйдя от мира и того, что в нем творилось.
Очнулся я от назойливого хлопотанья рядом. С трудом разлепив веки, я обнаружил подле себя смутно знакомого рыжего мужика. «Прохор», – вспомнилось мне.
– Э? Проснулись, барин? Вот и ладненько. Негоже спать в одеже-то, да и в сапогах. Мнется она оттого, одежа-то.
«Сапоги тоже?» – хотел было съязвить я, но вместо этого зарылся лицом в подушку. Вместе с ясностью рассудка ко мне вернулись и воспоминания. Ну почему я не мог уснуть навеки?
Прохор же, не ведая что творит, принялся стаскивать с меня сапоги. Первый сапог я выдержал с честью, но на втором не сдержался и громко охнул. Тело мое тоже вспомнило прошлый кошмар и не преминуло напомнить о том. Снизу вверх меня прострелило болью, и я был вынужден прикусить подушку, чтобы не вскрикнуть. Нет, увы, случившееся не было сном.
И тут я к своему ужасу обнаружил, что шустрый мужик уже стаскивает с меня штаны, не забыв прихватить белье.
– Довольно! Это уже лишнее.
Я попытался удержать его, но он неожиданно положил ладонь мне на спину, легко удерживая на месте.
– Полноте, барин. Али я не вижу что вы перездоровкались вчерась? Сичас усе исправим. Толька лежите себе спокойненько.
Я замер, не вполне понимая, чего он от меня хочет. О чем это он? Зачем? Не к месту вспомнив поговорку «Каков хозяин, таков и слуга его», я чуть было совсем не оконфузился, но он уже отошел, встав ко мне спиной и загремев чем-то на полке.
– Что ты... – голос мой сорвался, и я был принужден откашляться. – Что ты собрался делать?
– Чаво? – не поворачиваясь, спросил он. – Как чаво, известно чаво. Али за вами никто не ходил прежде, барин?
Но тут он повернулся и наконец обратил внимание на мой жалкий вид. На искусанные, запекшиеся губы, потерянный взгляд, на руки в синяках и укусах...
Попятившись, он прижал к груди какую-то склянку.
– Вы что же это, барин... у первой раз, что ли?
– В первый раз... что?
Вопрос мой поверг Прохора в совершеннейшее волнение:
– Да вы что же это... Барин, вы что, не знали, что...
Голову стало держать ужасно трудно, и я устало опустил ее на руки. Прохор сейчас же засуетился:
– Сичас, сичас, усе сделаем...
Он подошел и вновь потянулся ко мне руками. Я невольно шарахнулся в сторону:
– Что ты... Уйди!
Прохор всплеснул руками, а потом почти жалобно попросил:
– Барин... ну нельзя же так... Давайте вот что, я вам все подробно обскажу, что и как тут деется и почему князь с вами так-то... А вы, барин, полежите смирненько, лады?
Я не хотел его слушать. Вообще ничего не хотел. Хотел дотянуться до пистолетов на столе и... Но не мог же я сделать этого при нем? Да еще и нагим. Так что я кивнул, с тоской глядя в сторону стола.
Прохор тотчас же завозился, производя надо мной унизительные и малоприятные манипуляции, но обо всех неприятных ощущениях я вскоре забыл, так как одновременно он говорил. Медленно, с расстановкой, словно малому ребенку рассказывал он о «настоящей» жизни армейских, как в гарнизонах, так и в городах. И говорил он вещи престранные.
Пугающие.
То, что произошло со мной прошлой ночью, считалось чуть ли не нормой, «обыкновеннейшим делом», которым занимались практически все, от низших чинов, до самых высших. И чинопочитание соблюдалось соответственно.
– Кто чином повыше, тот и... сверху будет, ну или как договорятся, но обныкновенно так.
Все это происходило с ведома и чуть ли не с благословения начальства.
– А как иначе, барин? От девок болезни дурные, а как ребеночка принесет? Сраму не оберешься. И ссоры из-за их, и дуели. Тут-то все тихонько, меру блюдут, в открытую не скандалят – не положено. И у поход девок брать – последнее дело. Что ж енто, когда заместо врага офицеры на обозы с бабами оглядываться будут? А так и эта... дружба крепше будет... Вона как у город приедут, так по девкам и шастают, это пожалуйста. А тут – ни-ни.
У меня от его рассказа голова шла кругом. Как же так? Вот это, то, что произошло – нормально? Это неправда! Это не может быть правдой! Я бы знал! Все бы знали!!!
Оказалось, что все и знали. Или догадывались. Но молчали. Наша армия была самой нерушимой, а солдаты и офицеры – самыми бравыми мужчинами. Что они ревностно и доказывали, попадись им где в городе особа женского пола. А что творилось на учениях и маневрах, то никого не касалось. Не в силах более уже слушать его, я прикрыл глаза, притворяясь спящим. Прохор, поверив, прикрыл меня одеялом, собрал склянки и вышел, плотно притворив дверь. А я остался наедине со своими мыслями. И были они колкими и путаными, словно рой снежинок за окном.
Час назад я был жертвой. Униженной, запятнанной, но – жертвой. А теперь я кто? «Обныкновенное дело»? Такой же, как и все? Они, все... все здесь... Нет! Не может такого быть!
А противный голосок, проснувшись внутри меня, шептал и скребся: «Может, еще как может. Это ты, ты был, слеп и глух все это время... Вспомни, ну вспомни, как на тебя смотрели у Василия Никитича? Как он отсылал тебя, едва только намечалась пьянка с заезжими офицерами? Ты еще обижался, думал, за ребенка держат, а тебя, выходит, оберегали? От вот этого самого? А какими глазами на тебя смотрели свои же, офицеры из чинов что повыше? Жадными, масляными. А ты опять же думал все что угодно, кроме... правды».
Нет, нет, не может такого быть! Я закрыл голову руками, зарываясь в подушку. Но от себя-то куда спрячешься? И память все не унималась. Словно только сейчас очнувшись, она с инквизиторской дотошностью разворачивала предо мной все новые и новые картины.
...Лиловые синяки на шеях младших штабных, которые я списывал на все, что угодно, а то и старался вообще не замечать...
...Как они же сторонились меня, шепчась за спиной и называя «любимчиком»...
...Как один из проезжих адъютантов поутру криво садился в седло, ругаясь под нос, что кто-то мог бы и поаккуратнее. А начальник его, стоя рядом, гладил его лошадь, изредка, будто случайно задевая колено всадника, и усмехаясь говорил: «Ничего, потерпишь. Сам же хотел»...
Я смотрел и не видел. Я слушал и не слышал. Я жил, и жизнь моя шла мимо меня.
И вот я поплатился.
Что ж, дорога мне была одна. Я осторожно поднялся, с неуместным удивлением почувствовав, что хлопоты Прохора не пропали втуне, и подошел к столу.
Пистолеты исчезли.
Я недоуменно огляделся. Они же только что были здесь!
– Прохор!
– Ась, барин? – в двери показалась лохматая рыжая голова. – Не спите?
– А... где? – я показал на стол.
– А, эти... Убрал я их. Негоже тут-то валяться.
– Принеси, – приказал я, чувствуя себя преглупо.
– Нет, барин, – заупрямился вдруг он. – Незачем это. Али я не вижу, чаво удумали?
Он вошел в комнату и заговорил с внезапным примирением:
– Не надо этого-то, барин. Грех-то какой на душу брать собрались, одумайтесь.
– Какой... грех? Ты в своем уме?! Делай, что приказано!
– И не буду. Не буду, потому как сами опосля жалеть будете. Да поздно. Вы, барин, лучше подумайте, что будет, коли вас найдут в таком-то виде... да опосля того, что было. Скажут парень был гулящий и преотвратный. И более ничего.
У меня перехватило дыхание. Об этом я и не подумал. А как же...
– Нет...
– Истинный крест! И не такое видал. Вы, барин, лучше енто... к князю сходите. Да обскажите: так мол и так, не любо мне енто. Извольте опустить обратно... или еще куда направьте.
Он помолчал, а потом решительно взял меня под локоть и повел к постели.
– А пока ложитесь. Ложитесь, барин, отдыхайте. Вас велено не беспокоить до завтра, стало быть, и делать вам ничего не надо. Вот и отдыхайте себе.
Вся моя сила и решимость давно уже испарились, потому я послушно позволил себя уложить и только потом запоздало спохватился:
– Кем не велено?
Но Прохор уже ушел, и вопрос мой так и остался без ответа.

***

На следующий день ближе к вечеру меня позвали к князю. Я пошел с пустой головой и тягостным предчувствием на сердце. Что мне делать и как быть, я не знал, и спросить было не у кого. Все мое представление о жизни рухнуло в одночасье, и думать я теперь мог только о том, с каким лицом встретить мне князя и как он будет смотреть на меня.
Князь повел себя так, как я и не мог ожидать. Он принял меня, словно и не было между нами ничего, и я только приехал под его начало. Князь спокойно и в преотличном расположении духа проверил дела текущие, обстоятельно рассказал, что и как делается в гарнизоне с переводами, увольнительными и прочим, а потом, словно в продолжение наставлений, дернул меня на себя, так что я чуть не упал, и заглянул в глаза.
– Ну, что Андрюша, обвыкся со вчерашнего? – спокойно спросил он.
– Я... вы... – от неожиданности забормотал я. Ну почему я вновь сделался косноязычен, лишь только оказался с ним лицом к лицу?!
– Ну, полноте, не так уж я и сильно. – Он примирительно похлопал меня по спине. – А тебе урок на будущее: начальство злить – себе дороже. Не упрямился бы, вышло бы по-хорошему. Ну да сейчас все исправим.
И он властно толкнул меня в сторону спальни.
– Нет!
Я вырвался из его рук и отступил назад.
– Послушайте... нам надо поговорить!
– О чем? – нахмурился он. – Обо всем уж обсказано... а невинность, сладкий, поздно разыгрывать.
Кровь бросилась мне в лицо.
– Я не... вы не смеете... больше. Я не могу, не желаю участвовать в этой... мерзости!
Князь одним слитным прыжком вдруг оказался рядом и заломил мне руку за спину, притискивая к стене.
– А кто тебя спрашивать будет, щенок? – почти зарычал он. – Кто ты есть, чтобы так разговаривать? «Не могу, не хочу», – передразнил он. – Ты присягу давал, а? «Служить и денно и нощно... повиноваться во всем... приказов не обсуждать... выполнять с охотою и тотчас же... » Ну?!
С каждым словом он встряхивал меня все сильнее, пока у меня слезы на глаза не навернулись от боли. Тут он резко отпустил мою руку и отступил, так что я чуть не упал на пол и с трудом устоял на ногах.
– Не будешь слушаться, щенок, – тихо и очень покойно начал он, – я вышвырну тебя отсюда так, что в столице еще долго вспоминать будут. А перед тем объезжу, как кобылу, пред всем гарнизоном и остальным дам. Через строй прогоню. А потом отошлю обратно, как последнюю развратную шлюху. И посмотрим, кому поверят. Ты понял?!
Я судорожно кивнул. В том, что он говорил правду, я не сомневался ни секунды. Такие глаза, как у него, могли принадлежать только дьяволу во плоти человеческой. И я был в полной его власти. Князь в точности знал, чем подчинить меня. Пригрози он смертью, я бы рассмеялся, не задумываясь – разве не этого я так желал недавно? Но бесчестье... для меня, для родных моих... это было невозможно, немыслимо... И я кивнул.
– То-то же, – князь слегка смягчился. – Будешь послушным, не будет тебе забот. Отпущу, как только найду тебе замену... помилее да поскромнее, понял?
Я опять кивнул.
– Вот и ладно. Пойдем.
И он подтолкнул меня к двери.
Войдя в спальню, я встал подле постели, опустив голову и стараясь не смотреть на нее до последнего. Как князю удалось сломить меня столь быстро? Было ли все дело только в полной моей уверенности, что он сделает так, как сказал, или наличествовало еще что-то? Да, вынужден сознаться я, было. Страх. Тот страх, что поселился во мне с первой нашей встречи. Тот, что был вбит в меня прошлой ночью, вместе с кровью, впитавшейся в эти простыни.
Я невольно посмотрел, не остались ли еще там следы нашей первой ночи, и тут же, покраснев, отвернулся. Как я мог думать о таком?
– Что головой мотаешь, точно конь? – недовольно спросил князь, стаскивая сапоги. – И что встал? Раздевайся. Или мне опять трудиться?
Вспомнив, как это было ранее, я, попятившись, начал торопливо раздеваться. Что бы это ни было, пусть закончится поскорее!
Обнаженный, стыдливо прикрывшись руками, я стоял перед кроватью, не в силах сделать лишнего вздоха, а князь, не торопясь приблизиться, рассматривал меня издали. Словно я и впрямь был конем, выставленным на продажу. Захоти он осмотреть мне зубы, я бы ничуть не удивился. Но вместо этого он, восхищенно присвистнув, наконец подошел и толкнул меня к кровати.
– Хорош... Эх, хорош. Неужто я мог бы упустить такое? Ну что стоишь? Ложись. Не стоя же нам, в самом деле, когда постель рядом.
Он, хохотнув, подтолкнул меня сильнее. Я, отчаянно краснея, забрался на постель и лег на живот, всем телом чувствуя его пристальный взгляд. Без сомнения, моя слабость и покорность его воле возбуждали князя ничуть не меньше, чем прежнее сопротивление. Мужское его достоинство, и без того немалое, росло на глазах и безо всякой помощи со стороны князя, становясь подобным бычьему... Покраснев еще сильнее, я спрятал голову в подушки. То, что я знал, что последует далее, ничуть не утешало меня. Лежать покорно, ожидая почувствовать это в себе, – было ли худшее унижение?
– Что воротишься? – спросил князь, ложась рядом и оглаживая меня по спине. – Или никого голым не видел? Полно, – он стал уверенно тискать мои ягодицы. – Тебе еще понравится.
– Как вы... как вы можете говорить такое? – выдавил я. – Мужеложство – грех!
– Ах, ты посмотри! – князь приподнялся, доставая что-то. – Мне в постель достался поп. Прелестный попик со сладкой попкой, – он снова хохотнул, возясь за моей спиной. – Ну, покуда ты раздвигаешь ножки, вопросы грехопадения меня мало заботят, мой сладкий.
Я хотел было ответить, но задохнулся, когда его пальцы, скользкие и сильные, без труда приникли в тесное отверстие промеж моих ног. Я дернулся, невольно стараясь освободиться, но князь раздраженно шлепнул меня по спине.
– Лежи! А то все будет как ранее, – пригрозил он.
Я замер, с трудом дыша и кусая руки. Неужели все могло быть иначе, чем было вчера? Я не верил в это. А князь тем временем, вдосталь наигравшись, лег на меня и прижал к постели.
– Терпи, – услышал я жаркий приказ над ухом и тут же вскрикнул от обжигающей боли, когда его орудие медленно, но уверенно проникло в меня.
– Сладкий... – зашептал князь, начиная двигаться. – Если б ты знал, сколь ты тесный... сколь желанный...
Он все шептал и шептал неразборчиво, мешая ласковые слова с непотребными, целуя меня в плечи и шею, тиская за бедра... Движения его, поначалу медленные и плавные, скоро стали быстрее, он приподнялся надо мною, упершись руками в постель и шепча:
– Ну же... давай, хороший мой... давай, шлюшка... подвигай задом, не лежи, как мертвый... Ну!
Этим приказам я следовать никак не мог. Мог только лежать, вздрагивая и кусая подушку, и желать только одного: чтобы это поскорее закончилось.
Вчера, от страха и непонимания, все для меня сливалось в одно. Теперь же я ясно прочувствовал каждую минуту соитья, каждый вздох князя, каждый обжигающий толчок внутри меня. И когда он дернулся в последний раз, укусив меня за плечо, я ощутил, как что-то теплое наполняет меня. Его семя. Заклеймившее меня с этой минуты и до конца дней моих.

***

– Не отпустил, значит, – сокрушенно заметил Прохор, глядя, как я прошел мимо него в комнату и упал на кровать.
И, вздыхая, принялся раздевать меня и укладывать, словно всю жизнь только этим и занимался. Дрожь внезапного отвращения прошла по моему телу, когда я подумал о том, скольких он вот так вот готовил ко сну... Прохор же истолковал это на свой манер.
– Сичас, сичас. – Он потянулся к своим склянкам. – Усе сделаем. Болеть не будет.
У меня не было уже сил возражать ему, и я уронил голову вниз, предоставляя себя в полное его распоряжение. Но хотя его действия и приносили подобие облегчения, на душе у меня становилось все гаже. Неужели я теперь приговорен каждый раз... вот так... Не хочу! Господи, и за какие грехи ты обрек меня на подобное? И не уйти ведь теперь, даже рук на себя не наложить...
А Прохор, словно угадывая мои мысли, увещевал меня украдкой:
– Не отпустил... Эх, ну что ж, видать, на судьбе у вас так написано. Спорить-то с князем не годится, эк он вас отделал. С иными так-то не было. Ну, ничего, к утру усе заживет. Только и вы князю-то не перечьте белее. Не к чему-то уже. Вы это, барин, расслабьтесь себе и лежите смирненько. Дело-то нехитрое. А как остынет князь, он вас и отпустит, он все больше бойких да готовых любит. Такое с ним впервой...
Я молчал. А что я мог ему ответить?

– 2 –

С той ночи дни потекли за днями, и не было человека несчастнее и бесправнее меня. Казалось мне, что, уступив во всем князю, я словно перечеркнул всю мою жизнь. А будущее виделось мне лишь темным пятном. Прохор говорил, что князь не держит адъютантов более полугода, а иных и вовсе отпускает через месяц-другой, так что мне оставалось лишь смириться и ждать, когда он подпишет мне увольнительные либо переводные бумаги. И ждал я этого с тягостным сердцем. Я уже твердо решил для себя, что жить мне с подобным пятном на совести и чести не можно и не должно, а потому... Здесь князь был мой господин и хозяин всему, но за пределами его гарнизона власть его заканчивалась, и я мог бы... сделать то, что должен. А что до греха, то ведь всегда все можно было устроить так, что и думать не будут о самоубийстве.
А пока я был принужден жить здесь, так как «приказано», и порой вздыхал украдкой о тех временах, когда я жил с повязкой на глазах и глупо мечтал о «настоящей мужской жизни».
Не думал я, что с тоской буду вспоминать прежнюю службу. Но там я хоть чувствовал себя к месту. Думал, что я к месту... Друзья у меня были, приятели. И поговорить с кем было, и послушать.
Здесь же я оказался совершенно один. И, что обиднее всего – по своей же глупости. С первого же дня, ужаснувшись, что тут все такие, все творили подобное князю, я поставил себя так, что никто не хотел лишнего разу заговорить со мною. Слава богу, что никто не разгадал владевших мною чувств, приняв холодность за гордость и излишнюю спесь.
Теперь, запоздало очнувшись, я понял, что не все в гарнизоне такие. А такие в целом люди и не плохие. Люди как люди. Обычные даже. Едят, разговаривают, смеются, пьют, напиваются, буянят, дерутся, и тогда в пестрой куче рук и ног смешиваются все: и такие, и сякие, и столы, и стулья, и недопитые бутылки...
Странно, я-то думал, что эти... ну вот эти самые должны как-то отличаться от других, «нормальных». Ну конечно, я не ждал, что у них будут рога или ведьмин хвост... но как-то они должны были отличаться? Оказалось, нет. Такие же люди, как и все. Глаз не красят, платьев не носят. Кое-кто из молодых офицеров, что только перевелись, пытались, правда, по первости глаза подводить, но их быстро делать это отучили – не положено.
Я видал, конечно, и тех, кто в платье одевался, да так что и не отличишь с первого взгляда. Я вообще за неполный месяц пребывания здесь увидел и понял больше, чем за всю мою предыдущую жизнь. Но подобные мальчики/барышни у нас не задерживались.
– Пускай в город едут, в столицу, – громыхал Сандро, орлиноносый красавец-грузин, один из старших офицеров. – Там на таких охотников много. Там пускай головы дурят, пэрэодэваются как хотят. Пока под юбку нэ залэзэшь, нэ поймешь, парэнь или дэвка!
И он под общий хохот крепче прижимал к себе молодого Амира Азиева, а то и вовсе сажал на колени, чтобы все видели, что это парень и что иного Сандро не нужно.
А Амир закидывал голову ему на плечо и устало улыбался полупьяными глазами.
Амир Азиев, мой единственный друг в этом проклятом месте.
Правда, знакомство наше состоялось не лучшим образом. И не по моей вине.
Недели через две моего существования здесь – жизнью это не назовешь – я допоздна засиделся с бумагами. Князя не было, уехал по служебной надобности, и я мог спокойно оставаться в кабинете совершенно один, не вздрагивая нервно при каждом шорохе. При князе я тогда старался уйти пораньше, но это мало помогало. Когда бы ему ни понадобилось, за мной посылали. И с первого же дня мне было ясно сказано, что если я не явлюсь по первому же зову, князь самолично приволочет меня «за шкирку, как блудливого щенка». И я шел, отлично зная, что угрозу свою он выполнит в точности.
Но сейчас его не было, и я легко сбежал с крыльца на задний двор, беспечно радуясь всему, что меня окружало: легкому ветерку, рыхлому снегу под ногами, проказницам-звездам, что лукаво перемигивались в небе.
«Хорошо-то как! – думал я, глубоко вдыхая напоенный вечером воздух. – Как же человеку для счастья мало надо!»
Мало.
Так мало, что все оно может вдребезги разлететься об один едва слышный всхлип.
Я завертел головой, желая скорее увидеть того, кто...
Он стоял на соседнем крыльце, в одной рубашке, свободно падающей поверх серых форменных брюк, и сильно вздрагивал, сдерживая всхлипы.
«Мороз же! – было первое, что мелькнуло у меня в голове. – Это мне тепло – одетому, а ему...»
А потом, не думая уже, подошел ближе и встал под крыльцом.
– Эй...
Он покачнулся, вцепившись рукой в резной столбик, поддерживающий навес, и испуганно-удивленно посмотрел на меня. Молоденький, совсем еще мальчик, он был такой тоненький и... беззащитный. Неудивительно, что я не заметил его поначалу.
– Кто здесь? Кто вы?..
Я понял, что тень от навеса падает мне на лицо, и поднялся выше.
– Я...
Мальчик мотнул головой, откидывая в сторону черный шелк волос, и вздохнул облегченно.
– А, Ангел, это ты...
Я досадливо поморщился. Прилипло все ж таки прозвище, эх...
– Андрей я.
И тут я вспомнил, кто передо мной. Амир Азиев, прибывший не так давно из другого полка в подчинение Сандро Сурашвили. Я сам относил князю его бумаги, а вот самого еще не видел.
– Ты чего тут стоишь? Холодно же.
– Я... – он зябко повел плечами, словно сейчас понял, что на улице мороз. – Я... ничего. Просто так.
Как же, просто так. Просто так по вечерам на стылом крыльце в одной рубашке не плачут.
– Ну-ка, – я скинул подбитую мехом шинель и набросил ему на плечи. – Бери, тебе говорят. Бери! Замерзнешь же, заболеешь еще...
Он опустил руки, утонув в шинели, и, словно на маленькое сопротивленье мне ушли все его силы, прислонился лбом к столбику, устало прикрыв глаза.
«А он красивый, – неожиданно подумалось мне. – Тоненький, словно тростиночка, кожа белая, чистая, глаза огромные, не то черные, не то синие, тут не разберешь, брови соболями, кудри шелковые... За такого у нас тут все передерутся. Хотя... Сандро не даст. Себе заберет и вся недолга».
Словно в ответ Амир тихо вздохнул. Меня осенило, и вопрос, прежде чем я подумал, слетел с моих губ:
– Это... Сандро?
Он судорожно кивнул, понял, что сделал, и принялся торопливо оправдываться:
– Это не так... Не то, что ты... Сандро не хотел... наверное. Просто так вышло, что... Я ничего, правда, ничего. Только... там очень болит, – тихо сказал он стылому крыльцу под ногами.
– Амир...
Я осторожно коснулся его руки и охнул, когда он неожиданно сильно стиснул мои пальцы.
– Андрэ, а это... это всегда так?
У меня внутри все похолодело так, что зима показалась погожим летним днем.
– Ты... первый раз?
Он застенчиво кивнул.
– Меня к вам недавно перевели. Там говорили, что я на офицеров смотрю и смущаю... Ругались.
– Ты... смотрел?
– Ага.
Он впервые улыбнулся. Улыбка у него была замечательная. Такая трогательная, открытая... и ямочки на щеках...
– А они на меня. Меня потому сюда и перевели. Говорили, что на границе из меня дурь выбьют.
И выбили... Я вздохнул, искренне сожалея о том, что случилось. Но что мог я, не сумевший защитить даже себя?
Амир наконец посмотрел на меня прямо. И в его глазах был вопрос – тот, на который я постарался не ответить ранее:
– Это всегда так?
А что я мог ответить?
– Я понимаю, он выпил много, – скорее себе, чем мне сказал он. – Мне и Ибрагим говорил уходить к себе, а я остался. Я сам виноват.
– Да нет! Нет, ты не так понял, ты не виноват ни в чем!
В порыве я вновь схватил его за руки, но тут дверь скрипнула, и на крыльцо выглянул Ибрагим – черный, заросший, опасный... Правая рука Сандро Сурашвили, по-собачьи преданный «хозяину».
– Эй! Эй, малый... малыдой гаспадын. Сюда идытэ, домой, – сильно коверкая слова, заговорил он. – Идытэ же. Холодно.
Амир нехотя посмотрел на него через плечо. Идти он явно не хотел.
– Идытэ, – наполовину увещевал, наполовину приказывал Ибрагим. – Спыт он, Савсэм спыт. Утром гаварыт будэт.
Ибрагим увел потерянного мальчика, а я всем существом почувствовал полную свою никчемность. Я – адъютант генерала – был, в сущности, персоной более бесправной, чем последний денщик. Что я мог сделать для Амира? Да ничего. Разве что броситься в ноги князю. И то я не был уверен, что это поможет. Более того, не сделает ли еще хуже.
Так я и не сделал ничего.
А Амир потом часто забегал ко мне. Поболтать, новость свежую принести. От него я и знал, что все поначалу считали меня за гордеца, оттого что я ни с кем не знаюсь, а теперь думают, что это князь от ревности мне ни с кем знакомств водить не велит, и перечить ему не хотят.
О том, что случилось меж нами на крыльце, мы более не заговаривали. Зачем? И так тошно.

***

Время шло, но ничего не менялось, и не было для меня большего облегчения, чем известие, что князь уезжает на день либо на два. Он, видя на моем лице радость при каждом подобном известии, хмурился, потому я не считал нужным ее скрывать, пользуясь хоть малой возможностью ему досадить.
При более длительных отлучках, к моему великому сожалению, князя был обязан сопровождать адъютант. И это повлекло за собой дополнительные унижения, словно судьбе было мало издевательств надо мной.
Первый раз, когда подобное случилось, я был только рад. «Князю придется сдержать свой пыл, – наивно думал я, – ведь иначе я буду не в состоянии ехать...»
Это было в первую неделю моего приезда в гарнизон, и я был полностью уверен, что тот способ, коим князь удовлетворял свою похоть, был единственно возможным...
– Выезжаем после обеда, – расхаживая по комнате, отрывисто говорил князь. – Два дня туда, два обратно и день-другой там. Больше задерживаться нет смысла.
Мой ответ явно не требовался, посему я молча отвернулся к окну. Утреннее солнышко играло на нетронутом пока снегу плаца, безоблачное морозное небо улыбалось всем божьим тварям... За окном было так хорошо и радостно, что я позволил частичке этой радости поселиться в моем сердце. Почти неделя без его домогательств – это ли не счастье? О таком подарке я и мечтать не осмеливался. Однако лицо мое оставалось спокойным: мог ли я допустить в черты радость, ведь князь подумал бы, что это оттого, что мы едем вместе.
Но он решил обратное. Шагнув ко мне, он уже привычным жестом поднял мое лицо за подбородок и, нахмурившись, принялся меня разглядывать.
– Что невесел? – разжав пальцы, спросил он. – Али ехать не желаешь? Нет, братец, поедешь как миленький, хватить бездельничать да от работы отлынивать.
Мне бы промолчать, да от такой несправедливости слова сами сорвались с моего языка:
– Я работаю!
Я тут же замолчал, устыдившись сказанного, но князь уже сорвал меня со стула.
– Верно, работаешь... Да не шибко! – толкнув меня в угол, насмешливо заявил он. – Сейчас исправим.
Я вжался в угол, подняв перед собой руки, словно мог защититься.
– Князь! Нам... нам же ехать!
– И что с того? – хмыкнул он, сноровисто расстегивая штаны. – Кроме узкой попки у тебя немало иных «достоинств». Так что переживем.
Видя искренне недоумение на моем лице, он нетерпеливо схватил меня за руку и прижал ладонью к своим пылающий чреслам.
– Ну же, давай! – привалился он ко мне. – Поработай для разнообразия ручками. Ни в жизнь не поверю, что ты хоть раз да не делал такого... себе...
Голос его прервался, когда краска бросилась мне в лицо, а рука непроизвольно сжалась на его вздыбленном орудии. Князь угадал верно, и я, сгорая от мучительного стыда, отвернувшись, принялся водить рукой вверх и вниз, мечтая только об одном – умереть, сей же час.
Но князь не дал мне отстраниться. Навалившись сильнее, он принялся целовать меня, мусоля шею и щеки, терзая губы... Дышал он все глубже, с каждым разом сильнее подаваясь навстречу моей руке, потом вдруг отстранился, вырвавшись:
– Все... все так, довольно...
Он перевел дыхание, а потом положил руки мне на плечи и с силой надавил, заставляя встать на колени. Пошатнувшись, я шлепнулся вниз, уже ничего не понимая, но смутно ожидая дальнейших издевательств. Князь вновь приблизился, так что его орудие теперь было в вершке от моего лица.
– Теперь давай ртом, – низким от похоти голосом приказал он.
– Что?!
Я попытался было увернуться, но был за волосы немедля возвращен обратно.
– Что слышал! Давай, не так это и сложно. Открывай рот и языком поработай. Не все ж тебе им дурь болтать, – хохотнул князь. – Ну!
С моего места, когда я глянул на него снизу вверх, князь, тяжело дышащий, с расширенными от вожделенья янтарными глазами, с черной гривой, выбившейся вперед и прилипшей к вискам, был столь страшен, столь похож на дьявола, гравюры которого я видел однажды, что я обреченно приоткрыл рот, позволяя ему выполнить желаемое. Князь, застонав, рванулся вперед, вцепившись мне в плечи. Однако же он был слишком велик, чтобы поместиться у меня во рту, потому я все равно был принужден помогать себе рукой.
Не скажу, что сразу же у меня получилось хорошо. Я задыхался, чуть не подавился, пару раз неосторожно задел его зубами, за что получил по щекам, но в конце концов эта пытка закончилась и в рот мне пролилось тягучее, солоноватое семя. Князь удовлетворенно выдохнул и оперся о стену, передыхая.
– Ничего, ничего, – расслабленно приговаривал он, глядя, как я утираюсь. – Научишься. Задатки-то есть.
Я, ничего не ответив, сидел, низко опустив голову. Именно в тот момент я окончательно понял, что назад для меня дороги нет. Что я принужден жить здесь столько, сколько мне прикажут, и так, как мне прикажут, до тех пор, пока князю не вздумается отпустить меня. Иного пути для меня не было.
Что самое обидное, мы так никуда и не поехали. Примерно через час после моего окончательного падения прибыл гонец с депешей, из коей следовало, что поездка отменяется.
А я все никак не мог решить, что же унизительнее. Ну, так, по крайней мере, не было больно. Хотя и боль прошла где-то через неделю после нашего с князем «знакомства». Чуть обвыкнув, я научился лежать и стоять так, что не было больше той пронзительной боли, а лишь тупо ныло при каждом соитии. А может, само тело мое привыкло к такому с собой обращению? Как там Прохор говорил: «Расслабьтесь барин и лежите себе спокойненько. И все будет хорошо...»
Хорошо не было. Но и больно тоже. Было просто гадко.
Я, дворянин, офицер, стал... подстилкой, пусть даже у генерала, у князя, но... об этом легче было просто не думать.
Так что я почти смирился с тем, что отныне мне предстояло ублажать князя еще и ртом.
Хуже было иное. Князь, словно раздраженный моею равнодушной покорностью, раз от раза изобретал все новые мерзости, коим я должен был подчиняться. Будто бы мало было ему простого соитья, он заставлял меня каждый раз ложиться по-иному, удовлетворяя свою похоть. То стоя, у него в кабинете, среди бела дня, когда я замирал от страха и стыда, что в любой момент к нам могли войти; то сидя у него на коленях, когда ему лень было вставать с кресла; но больше лежа на ненавистной мне кровати. На животе, на коленях, на боку, на спине... Последнее он особенно любил: заставлять меня лежать с широко разведенными и согнутыми в коленях ногами, с подушкой, подсунутой под ягодицы, словно я был женщиной. Будто самая природа склоняла его к такому... представлять, что я женщина, думал я поначалу. Все оказалось куда проще: ему просто нравилось смотреть за мной во время издевательств. Как я кусаю губы, как отворачиваю голову. Как не могу сдержать стонов, когда он с силой толкает в меня свое орудие еще и еще, пока не наполнит меня своим семенем. Он заставлял целовать себя в губы, глубоко, по-французски, так что я часто, задыхаясь, был вынужден хвататься за его плечи, целовал и кусал меня за грудь, словно я и впрямь был женщиной, лез языком даже в уши, целуя и прикусывая. Последнее было особенно противно, и он скоро прекратил, так как я не мог сдержать отвращенья, ясно читавшегося на моем лице. Но шею мою он не оставлял в покое никогда, и не было дня, когда бы я не ушел от него без засоса либо двух...
Руки его тоже не знали покоя, заставляя меня каждый раз содрогаться, когда он просто прикасался ко мне. Они не уставали терзать меня и до, и после соития. Но более всего во время.
Тогда я недоумевал: чего же добивается этим князь? Какое извращенное удовольствие можно получить, щипая, оглаживая и тиская меня, хлопая по ягодицам, трогая в самых сокровенных местах?
Разгадка была столь же проста: князь добивался от моего тела ответа ему, а оно молчало, ибо я, считая это очередным извращением, сопротивлялся и замыкался все больше и больше. И все его «ласки» оставляли меня настолько равнодушным, что даже терпению князя пришел конец.
В один из вечеров, устав терзать мой рот, он вдруг столкнул меня с колен, куда сам дернул, едва я вошел в кабинет, и бросил с презрением:
– Ледышка. Столько с тобой вожусь, ни для кого и десятой доли такого не делал, а ты словно каменный. Лежишь подо мной, как бревно, только глазами зыркаешь...
И с досадой стукнул кулаком по подлокотнику.
Тут как завеса упала с моих глаз. Так вот чего добивался князь! Оказывается, все это, самое противное, делалось для моего же удовольствия! Чтобы и тело мое подчинилось ему, с охотой участвуя в его мерзких игрищах... Облегчение от внезапного прозрения было столь велико, что я начал неудержимо смеяться.
– Ты что это? – встав с кресла, осведомился князь. – Над чем смеяться вздумал?
– Да не бывать этому!
Смех пропал так же внезапно, как и появился.
– Вы что же это, думали, все такие, как вы? Да не может нормальный человек получать удовольствие от подобной гадости!
Оглушительная пощечина свалила меня на пол. Не успел я понять, что произошло, как князь одной рукой вздернул меня с пола и наотмашь ударил по другой щеке.
– «Нормальный», говоришь? «Гадость»? Смеяться вздумал?! – рычал он, тяжело дыша, и желтые глаза его, словно уголья, обжигали меня. – Щенок!
Он затряс меня, словно я был куклою, а потом, пройдя в спальню, швырнул на кровать так, что в глазах у меня потемнело. Не помня себя от гнева, князь, не утруждая себя сапогами, принялся срывать с меня брюки, с треском разрывая плотную материю.
– Щенок! Баба! Тряпка!!! – рычал он, хватая меня под бедра, и ударил еще раз, кулаком в живот, когда я попытался схватить его за руки. – По-хорошему не хочешь, да? Не хочешь? Так будет тебе иначе! Как с самого начало положено было, за дерзости твои и хамство.
И с этими словами он вломился внутрь меня, грубо, жестоко, так что я закричал, вырываясь.
– Куда?! Лежать! – он схватил меня крепче, загоняя себя внутрь до упора, до крови, до слез. – Лежать, тебе сказали!
Я лежал, задыхаясь от рыданий, когда его орудие рвало меня на части, и не было конца этой пытке. Князь в бешенстве, казалось, забыл обо всем на свете. Он брал меня так жестоко, как не было и в первый наш раз, с силой вламываясь туда и обратно, стремясь сделать мне как можно больнее, чтобы я «почувствовал разницу».
– Ну что, нравится тебе так?! А? Шлюха белобрысая, ангелочек!!! Смотри на меня! Не смей отворачиваться! Чувствуешь меня?!
Я чувствовал. Чувствовал, как его орудие рвет меня, с каждым разом вгрызаясь все глубже, промеж ног меня жгло огнем при каждом его движении, бедра под стальными пальцами князя кричали от боли. Вскрикивал и я, кусая себя за руки, чтобы приглушить боль внизу... но страшнее всего было чувство полной моей беспомощности и унижения: я не мог ничего сделать, чтобы прекратить эту пытку... чтобы подобное вообще никогда не случилось. Я волен был только лежать под ним и ждать окончания этого кошмара наяву.
Не знаю, сколь долго это длилось. Сердце мое словно омертвело и хотело только одного – перестать биться. Я даже не почувствовал, как князь пролился в меня. Только судорожно выдохнул, когда он освободил меня и с презреньем отшвырнул прочь. Я сжался в комок, обнимая себя руками, и зарыдал, пряча, наконец, лицо.
Князь еще долго стоял рядом, шумно переводя дыхание, а потом просто рассматривая меня. Наконец подошел, поправил зачем-то на мне задравшуюся рубашку, на секунду замер, а потом повернулся и быстро вышел из комнаты.
Я лежал, оцепенело слушая тиканье часов за стеной и вой ветра снаружи. Потом встал, осторожно, держась за стену, дошел до двери, подхватил с вешалки шинель и, пошатываясь, вышел в коридор.
Не помню, как дошел я до дома. Помню только, что зачем-то долго вешал шинель туда, где она обычно висела, а потом пошел к себе. Дальше милосердная тьма накрыла меня, и я не помню уже более ничего.

***

Очнулся я, уже лежа в постели. Озноб сотрясал меня, несмотря на несколько одеял и жарко натопленную печь. Чувствовалось, что Прохор, по своему обыкновению, уже позаботился обо мне, но боль все равно была такой сильной, что у меня сводило низ живота и ноги. Малейшее движение простреливало насквозь, горло словно ободрали песком, глаза слезились...
Через какое-то время озноб сменился сильным жаром. Я не мог лежать спокойно и, несмотря на боль, разметывался на кровати, сталкивая на пол ненавистные теперь уже одеяла. Слова Прохора: «Барин, ох барин, ну как же можно, почитай, в одном белье на улицу-то выходить?» – то громом отдавались в ушах, то делались едва слышными.
Почти всю ночь прометался я от озноба к жару, лицо Прохора перед глазами постоянно плыло, становясь то князем, то дедом моим, то прежним начальником, что отечески хлопал меня по плечу и говорил:
– Езжай на границу, Андрюшенька, там из тебя сделают настоящего мужчину!
– Сделали... Уже сделали... – хрипло говорил ему я. – А вы ведь знали, что так выйдет? Признайтесь, знали?
– Конечно, знал, – насмешливо говорил князь. – И ты знал, только притворялся. Тебе ведь это нравится, да? Ну, скажи! Ты ведь такой же, как мы все... только кочевряжишься.
– НЕТ! – кричал я, вырываясь, – Вы лжете! Вы мне противны, ненавистны! Вы... все...
Лишь к утру жар спал, и я чуть забылся. Прохор, думая, что я сплю, вышел в соседнюю комнату. Но я не спал, просто плыл в полудреме, слыша, как он ходит, тихо поскрипывая половицами, наливает что-то в кружку, отодвигает стул... и все ворчит по своему обыкновению, слишком тихо, чтобы я расслышал, но покойно и... уютно как-то...

Странно, я давно примечал: когда бы мне ни было особенно плохо, помощь или участие приходило с самой неожиданной стороны.
Я был как в полузабытьи. Жар, терзавший меня, не давал ни уснуть, ни пробудиться. Но я услышал, а скорее почуял, как хлопнула входная дверь, и половицы содрогнулись под тяжелыми сапогами князя. Его, кого же еще? «Он, верно, и на смертном одре будет преследовать меня», – подумал я и усмехнулся. Более меня ни на что не хватило. Захоти он овладеть мною здесь же, я бы ничем не мог ему помешать. Я и видеть его не хотел совершенно, не хотел, чтобы он видел меня – жалкого, раздавленного... сломленного им.
Но никто в целом свете не мог помешать ему войти. Никто, кроме...
– Ваше благородие, ваше благородие, тише, – метнулся к нему Прохор. – Спит он, не тревожьте, Христа ради, насилу унялся. Болен он, – понизив голос, пояснил старый денщик.
– Что такое? – я как наяву видел, как князь недовольно хмурится, отчего тонкая складочка прорезает его высокий лоб. – С какой еще блажи?
– Да с Вашей, – с досады брякнул Прохор и тут же спохватился: – Вчерась пришел, в чем был – в рубашке да в сапогах, а на улице мороз страшенный, собаку выгнать неможно...
– Ну? – нетерпеливо подогнал его князь.
– Я пришел, не было меня, не доглядел, виноват, так пришел, значит, а он, болезный, как есть на полу раскинулся, шагу до постели-то не дошел. Лежит без памяти, а по ногам... кровь текет.
Прохор снова замолчал, себе на голову испытывая терпение князя.
– Ну? – громом отдалось по комнате.
– Насилу уложил. А у него жар поднялся, всю ноченьку до зари метался, сейчас только и затих...
Прохор помолчал, а потом вдруг словно решился:
– Ваше благородие, не трогали бы вы его, а? Силов уж нет глядеть, как сохнет парень. Не ест, почитай, ничего, одни ребра торчат...
Князь промолчал.
– Отпустили бы вы его, не мучили. Ведь не по нутру енто ему, одна тень осталась... А как домой... со службы воротится, так обще глядеть страшно, как есть неживой. Тошно ему тут, князь. Он в первой-то раз, как вернулся, так стреляться вздумал...
– Что-о-о-о?! Ты что мелешь, ирод?!
– Вот вам крест! – забожился тот. – Насилу отговорил, а он на пистолеты так и зыркал. Сейчас-то я их убрал, от греха подальше... а ну как не догляжу? Не неволили бы вы его, ваше благородие. Ведь сгинет парень, ни за что сгинет...
– Поговори у меня... – видно, мне почудилось, но князь говорил с заметным трудом. – Ты вот что... Я уеду, недели на две, а то и более. Смотри за ним, в четыре глаза смотри! Чтоб к приезду моему здоров был. А не доглядишь – шкуру спущу, каторги не побоюсь!
– Ох, барин...
– Не охай, – оборвал его князь. – Не баба! А что до прочего... – уже с порога добавил он, – не твоего ума дело.
Князь ушел, а я почувствовал под веками такое нестерпимое жжение, что был вынужден часто-часто заморгать. И сам удивился слезам, покатившимся по моим щекам. Прохор, словно почувствовав мое состояние, скользнул в комнату.
– Не спите, барин? – щурясь с порога, шепнул он.

@темы: почитать